Инари Учиха
Пепел танцевал в воздухе, словно дух самой победы, возносясь над зелёным холмом в причудливом, живом вальсе. Он вился, закручивался, разворачивался петлями сквозняков, словно запоздалые мысли, сорвавшиеся с усталой души, — мысли, за которыми он наблюдал с таким спокойствием, каким обладает лишь тот, кто стал свидетелем чуда. Вихрь раскалённой золы стелился над тренировочным полем, где только что Минари одержала ещё одну — не просто победу, а явление силы. Это был не бой. Это было явление божества, невидимого, но ощутимого во всём — в запахе гарей, в напряжённой тишине, в отражении света на обугленной траве. И в этом пепле — остатках её чакры, её духа, её воли — Инари видел нечто большее, чем просто след техники. Это был отпечаток судьбы, оставленный рукой той, кто больше не идёт по чужому пути, а прокладывает свой.
Он почти не чувствовал жара, охватившего подол плаща. Ткань медленно тлела у самого края, но даже это не могло отвлечь его от осознания, которое подобно вспышке молнии расцвело у него в сердце. Он стоял в немом благоговении, сжимая в пальцах свиток, и понимал: перед ним раскрылась не новая техника, не уловка, не феномен чакры. Перед ним раскрылась она. Минари. Во всей полноте — та, которой она была всегда, просто мир ещё не успел этого заметить. Он смотрел и знал: он стал свидетелем не боя, а превращения. Священного. Прекрасного. Неотвратимого.
На его лице появилась улыбка. Медленно, как солнце сквозь облака. Сперва — лишь в глазах, наполняя их тихим светом, почти незаметным, как отблеск на поверхности озера. Потом — в уголках губ, дрожащих от чувства, которое трудно назвать, одним словом. И наконец — во всём лице, которое озарилось тем редким, настоящим выражением, что приходит, когда в груди расцветает нечто почти забытое: гордость. Радость. Тепло. В нём, как будто из глубины души, пророс цветок — то ли воспоминание о детстве, где ещё был отец, то ли отсвет давно утраченной надежды, которую теперь вернула она. Он слышал её смех — звонкий, задорный, свободный — и этот смех будто вырывал из груди нечто живое. Он не просто радовался за неё — он ею восхищался. Всецело. Без остатка. И больше не боялся этого чувства.
Когда-то он скрывал подобные порывы. Думал, что слишком ранняя похвала может помешать её росту. Что слова поддержки сделают её зависимой, ослабят остроту её духа. Но теперь, стоя здесь, он знал: это было глупо. Она никогда не зависела от него. Она всегда была сильнее. Даже если сама об этом не догадывалась.
— Ты… — голос прозвучал хрипло, почти неуверенно, словно зацепился за горло, отяжелевшее от чувств. Он отряхнул пепел с края плаща, не сводя с неё взгляда. — …Ты словно стихия, Минари. Не просто сестра. Не просто шиноби. Ты — ураган, сверкающий в сердце грозы, дитя молний и ветров. Даже я… — он чуть усмехнулся, криво, тепло, с самоподдёвкой, — даже я бы не рискнул бросить Чидори в воздух, не убедившись десять раз, что всё сбалансировано. А ты… ты берёшь молнию в руки, как будто носишь её с рождения. Как будто сама и есть её источник.
Он медленно направился к дереву, в кору которого всё ещё были вонзены её сенбоны. Их иглы, несмотря на тишину, всё ещё гудели — в них жила остаточная чакра, затаённая энергия. Инари провёл пальцами по одному из них — и ощутил это лёгкое покалывание, будто сама техника пыталась заговорить с ним, передать частицу той безумной, прекрасной воли, что вложила в неё Минари. Он кивнул — с уважением, не как брат, а как шиноби, признающий мастерство другого мастера. Нет, даже не мастера. Гения. Ни один академик из Конохи, сколь бы высок он ни был, не смог бы повторить это с первого раза. Даже не каждый Учиха. Даже не он сам. А она — сделала. Не потому, что хотела удивить. А просто… потому что могла.
Он закрыл глаза и вдохнул глубоко, медленно, будто хотел впитать воздух этого мгновения, удержать его в себе навсегда. Внутри — безмолвие. Как будто он шагнул внутрь собственной памяти, туда, где звучал голос Минари. Он видел её маленькой, тонкой, тихой — прятавшейся за бинтами, за масками, за страхом. И видел, как в ней уже тогда полыхала искра. Не яркая. Не хвастливая. Но упрямая, глубокая, неугасимая. Он вспомнил, как впервые увидел её Бьякуган — не в бою, а просто… в покое. Светлый, живой, пугающе чистый взгляд. Не просто глаза — прозрение. Она всегда видела мир чуть глубже, чем он. Чуть точнее. Чуть больнее.
Он не сразу понял, что когда-то они поменялись местами. Он, когда-то ведущий, со временем сам стал ведомым. Просто не сразу это заметил. Но теперь… теперь всё стало на свои места.
Открыв глаза, он посмотрел на неё снова. Она стояла там, освещённая уходящим светом дня, чуть запыхавшаяся, но спокойная — с тем выражением лица, что бывает у тех, кто знает себе цену и не нуждается в подтверждении. И в его сердце возникло ощущение, словно он смотрит на родную душу, ставшую чем-то великим. Его маленькая Минари. Его сильнейшая Минари.
— Я знал, — тихо сказал он, почти шёпотом, но голос его прозвучал как клятва, — я знал с самого начала, что в тебе таится нечто куда большее, чем просто талант. Ты — как глубина океана. Я — всего лишь отражение луны на его поверхности. Ты — вечность. А я… я просто шёл рядом. И если когда-либо казалось, что я веду тебя — знай, я лишь освещал тропу, по которой ты всё равно шла бы. Без меня. Сама.
Он приблизился к ней медленно, словно каждая ступень была обрядом. Его шаги были тише ветра. Он остановился напротив неё, глядя в глаза, и с мягкостью, полной любви, осторожно коснулся её лба. Это был жест, в котором слились годы: напоминание о тех временах, когда отец касался их точно так же. Но теперь они сами — свои наставники. Сами себе кровь. Сами себе храм.
— Но даже звёзды не горят вечно, сестричка, — произнёс он с теплотой, будто укрывая её голосом, — даже бури устают и ложатся спать, чтобы потом вновь подняться и смести всё на своём пути. Ты сделала больше, чем достаточно. Сегодня ты была всем — молнией, пламенем, тенями и светом. А теперь… просто позволь себе выдохнуть. Усталость — не слабость. Это знак силы.
Он обернулся, и край его плаща медленно метнулся за ним, оставляя за собой лёгкий шлейф дыма. Он сделал пару шагов вниз по склону, остановился и, не глядя, произнёс, как приглашение:
— Горячая еда уже ждёт нас. Та, что ты любишь. Твоя награда — это тишина, покой, и крепкий сон. Завтра… завтра, когда наши умы будут свежи, мы обсудим всё: джинчурики, биджу, план. Мы сверим свои звёзды. Мы всё равно туда придём. Но сегодня… Сегодня будь просто Минари. Потому что даже боги отдыхают перед битвой.
Он протянул руку — не как командир, не как старший брат, а как тот, кто будет рядом всегда. Кто выбрал идти с ней не ради силы, а ради неё самой.
— Пойдём домой.
