Кайри Кайзен
Владыка Дымки: Тень, идущая к силе
Вечер над Моякагуре опускался медленно, как саван. Мир будто выдыхал — тяжело, влажно, устало — а на его коже проступала соль: в лужах, на ржавых подоконниках, в затхлом воздухе, пропитанном водорослями, плесенью и чьими-то забытыми стонами. Оловянное небо, цвета смерти, отражалось в воде каналов, искажаемое скользящими по ним кругами — то ли от дождя, то ли от рыбы, всплывшей брюхом вверх. Всё здесь гнило — и оттого жило по-своему.
Новая резиденция Моякаге молчала. Её окна были пусты, черны, как глазницы трупа. Она не дышала светом — лишь тяжело давила на улицы внизу своим безмолвным весом. Величественный, но зловещий монолит, чуждый и властный, возвышался над Деревней Скрытой Дымки, как каменное напоминание о переменах. О том, что власть сменила лицо. И что теперь у неё нет ни милости, ни сна.
Он стоял в самой глубине здания, в зале, куда не проходили стража и советники. Лишь влажная, сыреющая тишина, покрытая инеем одиночества. Стены здесь были не украшены, а вырезаны — глубокими царапинами прежней боли. Перед ним стояло зеркало, мутное, покрытое трещиной в углу, точно от удара кулаком. И в нём — его лицо. Или то, что от него осталось.
Сильный. Молчащий. Один.
В этом отражении он не видел себя — он видел дорогу. Страшную, долгую, бесконечно прямую. Он видел все тела, которые пришлось переступить. Все узы, что пришлось сжечь. Всех, кто предал. И всех, кого он оставил в прошлом — не с сожалением, а с пониманием необходимости.
Он говорил с этим отражением. С этой тенью внутри.
— Власть без силы — не более чем золочённый нож в руках трупа, — произнёс он, не громко, но с такой твёрдостью, словно высекал слова из камня. Они отозвались эхом, скользнув по своду, как звук лезвия, прочертившего шёлк.
Он медленно вытянул ладонь — не просто, как жест. Как обет. Каждый мускул в пальцах двигался точно, с медленной, давящей решимостью. Словно он не знал покоя, лишь путь, на котором надо драться даже с самим собой. Пальцы раздвинулись — и в воздухе, как на изломе мира, пошёл холод. Воздух вокруг затрепетал, загустел.
— Каге Буншин но Дзюцу.
Чакра вспыхнула, но не светом — жаром. Её было не видно, но она жгла кожу, словно ядовитый пар, вырывающийся из разлома. Пространство в комнате дёрнулось — и из этой трещины вылился силуэт. Тот же взгляд. Тот же холод. Та же осанка, как у меча, воткнутого в грудь врага. Но взгляд другого был чуть мягче. Клон, созданный не для боя — а для учёбы. Тот, кто будет страдать за него.
Они стояли лицом к лицу. Настоящий не приказывал — он передавал волю. Клон не спрашивал — он понимал. Их связывало не братство, а цель.
— Иди, — сказал он. — И возвращайся, когда боль станет частью дыхания.
Клон молча кивнул. Он подошёл к окну, сдвинул тяжёлую раму, и сырой ветер тут же влетел внутрь, словно вор, выждавший момент. Порыв пах плесенью, железом и дождём. Он вдохнул глубоко — и прыгнул.
Переход
